Екатерина Петровна – престарелая одинокая женщина.
Настя – ее дочь, живущая в Ленинграде.
Тихон – сосед Екатерины Петровны.
Рассказ начинается с описания безрадостного пейзажа. Октябрь выдался очень холодным. Трава уже пожухла, лишь невысокий подсолнечник сопротивлялся погоде и пытался доцвести. Деревья облетели, по небу ползли тучи, моросил бесконечный дождь. Дороги раскисли, по ним нельзя было проехать.
Даже пастухи перестали выгонять стадо на выпас.
Катерина Петровна тяжело поднималась по утрам, с каждым днем ей это давалось все труднее. Она смотрела на нечищеный самовар, пожелтевшие чашки. Старушка жила в доме, построенном когда-то отцом Катерины Петровны, знаменитым художником. В помещении пахло нетопленой печью.
Иногда по-соседски заглядывал навестить ее Тихон, работавший сторожем. Они были знакомы с давних лет. Тихон помнил те дни, когда строился дом. Мужчина помогал Катерине Петровне по хозяйству и, уходя, интересовался, не было ли известий от дочери Насти из Ленинграда. Старушка не отвечала.
Телеграмма. История души. Слушать рассказ.
Она сидела на старом диване, маленькая, сгорбленная, и рассматривала какие-то бумажки в старой кожаной сумочке. Тихон еще какое-то время сморкался, мялся, стоя у дверей. Потом он говорил:
— Я пойду, Катерина Петровна.
— Иди, Тиша, — негромко отвечала она.
Оставшись одна, старушка плакала. На улице посвистывал ветер, срывая последние листья с деревьев. Ночник, казавшийся единственным одушевленным предметом в доме, подрагивал на столе. Без него старушка, казалось бы, не смогла дожить до рассвета.
Дочь Настя жила в Ленинграде и уже три года не приезжала в Заборье. Мать оправдывала ее: у молодежи свои заботы, интересы, им не до стариков. Старушка старалась пореже писать дочери, чтобы не отвлекать ее от дел. Думала же она о ней постоянно, сидя на диване в пустом доме.
Настя же и вовсе писем матери не присылала. Она ограничивалась тем, что несколько раз в год отправляла ей перевод. Почтарь Василий доставлял деньги и уходил. Катерина Петровна в растерянности сидела, держа в руках цветные бумажки. Через некоторое время, надев очки, она перечитывала скупые строчки, которые черканула Настя на бланке перевода.
Писала дочь всегда одно и те же: много дел, а времени в обрез, приехать не может.
Старушка перебирала деньги, ей чудилось, что от них исходит запах Настиных духов. Она забывала, что это не те бумажки, что дочь держала в руках.
В эту осень Катерина Петровна написала Насте, что очень ослабла, ей стало сложно даже сидеть и лежать, что эту зиму не переживет и просила приехать. Старушка хотела попрощаться с дочерью, подержать ее за руку. Соседская дочь Манюшка, каждый день забегавшая помочь Катерине Петровне, отправила письмо.
Настя трудилась секретарем в Союзе художников. Она должна была проводить выставки, конкурсы, хлопот у нее, действительно, было немало.
Письмо она получила, когда была на работе. Девушка положила его в сумочку, даже не прочитав. Эти письма вызывали у нее вздох облегчения, они говорили о том, что мать жива. В то же врем, в каждом письме она чувствовала упрек за то, что не приезжает.
К. Паустовский. Телеграмма
В тот день Настя сходила к скульптору Тимофееву, чтобы узнать, как он живет. Побывав у мастера, она пришла на работу и горячо убеждала председателя Союза художников, что просто необходимо устроить скульптору выставку. Председатель долго о чем-то размышлял, прикидывал и, наконец, согласился.
Настя прочитала письмо только вечером, когда пришла домой. «Как ехать, разве отсюда вырвешься!» — думала она. Ей вспомнились переполненные поезда, материнские слезы, деревенская скука. С этими мыслями она положила письмо в ящик стола.
Две недели Настя устраивала выставку скульптора. На открытие пришло много людей. Во время обсуждения было высказано много лестных оценок творчества скульптора. Курьер Даша подозвала Настю и вручила ей телеграмму. Настя тайком прочитала послание, содержащее всего три слова: «Катя помирает. Тихон».
В первое мгновение она не поняла, что это за Катя и Тихон, и решила, что Даша ошиблась адресатом. Прочитав адрес, Настя убедилась, что телеграмма послана ей. Она, скомкав листок, нахмурилась.
В это время Першин вдохновенно произносил речь, отмечая, что забота о человеке стала реальностью. Он похвалил Анастасию Семеновну за проявленную заботу о молодом таланте, все зааплодировали. Настя смутилась. Сидящий рядом художник поинтересовался: «Ничего приятного?» Настя запнулась и ответила, что это от одной, знакомой.
Она поднялась и выскочила из зала. На улице шел снег, небо низко нависло над городом. Насте вспомнились строки из материнского письма. Она присела на скамью и неожиданно зарыдала. Она вдруг осознала, что никто ее не любит так, как эта забытая ей старушка.
Она поняла, что больше никогда ее не увидит, с удивлением для себя отметила, что за последний год первый раз произнесла слово «мама».
Настя не понимала, как такое могло произойти. У нее никого ближе матери нет, и не будет. «Лишь бы успеть, только бы она простила меня», — стучало в голове у Насти.
В тот же день девушка отправилась в Заборье. Она опоздала и приехала, когда мать уже похоронили. Она сходила на могилу, пришла в пустой дом и проплакала всю ночь. Ранним утром Настя уехала. Она ни с кем не хотела встречаться.
Ей казалось, что ничто не может снять с нее непоправимую вину, тяжесть с души.
Поделиться с друзьями
Лариса Зотова
Я филолог по образованию. Более 20 лет помогаю детям научиться читать и грамотно излагать свои мысли.
Мне близка классика: я знакомлюсь с авторами, их мыслями, тревогами, надеждами. Мне нравятся детективы с их загадками, поиском преступников, логикой расследования и неожиданными финалами. Исторические произведения уводят меня в глубь веков, а фантастика рисует картины будущего. Одним словом, я очень люблю читать!
В своих работах я поделюсь с вами тем, что знаю сама. Верю, что вы станете хорошими, вдумчивыми читателями и успешными учениками!
Источник: literoved.ru
Понравилось? Поделись с друзьями:
- Человек в футляре
- Уроки французского
- Мастер и Маргарита
- Бедная лиза
- Гробовщик
- Мещанин во дворянстве
- Песня о купце Калашникове
- Идиот
- Александр Пушкин
- Алексей Толстой
- М. Салтыков-Щедрин
- Михаил Афанасьев
- Константин Ушинский
- Павел Бажов
- Владимир Даль
- Василий Жуковский
- Николай Телешов
- Всеволод Гаршин
- Братья Гримм
- Андерсен Г. Х.
- Шарль Перро
- Вильгельм Гауф
- Сакариас Топелиуса
- Э.Т.А. Гофман
- Евгений Шварц
- Николай Носов
- Виктор Драгунский
- Виталий Бианки
- Борис Житков
- Редьярд Киплинг
- Александр Волков
- Валентина Осеева
- Валентин Берестов
- Борис Заходер
- Владимир Одоевский
- Даниил Хармс
- Антуан Сент-Экзюпери
- Астрид Линдгрен
- Эмма Машковская
- Аркадий Гайдар
- Геннадий Цыферов
- Джанни Родари
- Евгений Пермяк
- Ирина Токмакова
- Марк Твен
- Алексей Толстой
- Леонид Андреев
- Михаил Пришвин
- Лев Толстой
- Евгений Чарушин
- Константин Паустовский
- Михаил Лермонтов
- Антон Чехов
- Марк Фримштейн
- Борис Пастернак
- Михаил Зощенко
- Александр Куприн
- Дмитрий Мамин-Сибиряк
- Александр Блок
- Андрей Платонов
- Николай Гоголь
- Рэй Бредбери
- Александр Грин
- Иван Тургенев
- Сергей Козлов
- Василий Шукшин
- Зинаида Миркина
- Николай Сладков
- Николай Островский
- Фёдор Достоевский
- Иван Соколов-Микитов
- Иван Бунин
- Максим Горький
- Николай Некрасов
- Уильям Шекспир
- Борис Васильев
- Джек Лондон
- Михаил Булгаков
- Николай Рубцов
- Николай Лесков
- Анатолий Алексин
- Александр Солженицын
- Александр Твардовский
- Валентин Катаев
- Георгий Скребицкий
- Михаил Шолохов
- Эрнест Хемингуэй
- Юнна Мориц
- Анатолий Приставкин
- Александр Беляев
- Владимир Набоков
- Валентин Распутин
- Генрих Сапгир
- Геннадий Снегирев
- Исаак Бабель
- Иван Гончаров
- Константин Бальмонт
- Оскар Уайльд
- Жан де Лафонтен
- Иван Крылов
- Эзоп
- Агния Барто
- Самуил Маршак
- Сергей Михалков
- Корней Чуковский
- Владимир Маяковский
- Сергей Есенин
- Анна Ахматова
- Марина Цветаева
- Осип Мандельштам
- Афанасий Фет
Источник: doma-u-semena.ru
Текст книги «Телеграмма»
Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели.
Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора.
Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.
По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи пере, стали гонять в луга стадо.
Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало еще труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась темная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта – портрет ее отца, а вот эта – маленькая, в золотой раме – подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной». Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом – известным художником.
В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село, жил на покое и занимался садом. Писать он уже не мог: дрожала рука, да и зрение ослабло, часто болели глаза.
Дом был, как говорила Катерина Петровна, «мемориальный». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрет она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала. А в селе – называлось оно Заборье – никого не было, с кем бы можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни, о том лете, когда Катерина Петровна жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго.
Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, – девчонке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды из колодца, подмести полы, поставить самовар.
Катерина Петровна дарила Манюшке за услуги сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусную черную шляпу.
– На что это мне? – хрипло спрашивала Манюшка и шмыгала носом. – Тряпичница я, что ли?
– А ты продай, милая, – шептала Катерина Петровна. Вот уже год, как она ослабела и не могла говорить громко. – Ты продай.
– Сдам в утиль, – решала Манюшка, забирала все и уходила.
Изредка заходил сторож при пожарном сарае – Тихон, тощий, рыжий. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.
Тихон был тогда мальчишкой, но почтение к старому художнику сберег на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко вздыхал:
Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, но все же помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:
– Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?
Катерина Петровна молчала, сидя на диване – сгорбленная, маленькая, – и всё перебирала какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле. Тихон долго сморкался, топтался у порога.
– Ну что ж, – говорил он, не дождавшись ответа. – Я, пожалуй, пойду, Катерина Петровна.
– Иди, Тиша, – шептала Катерина Петровна. – Иди, бог с тобой!
Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья. Керосиновый ночник вздрагивал на столе. Он был, казалось, единственным живым существом в покинутом доме, – без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.
Ночи были уже долгие, тяжелые, как бессонница. Рассвет все больше медлил, все запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам еще с прошлого года лежали поверх ваты когда-то желтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья.
Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.
Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до нее, старухи. У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, свое счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краешке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.
Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца веселый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей. Он осторожно придерживал Кате.рину Петровну за руку, когда она расписывалась, чтобы не расписалась там, где не надо.
Василий уходил, а Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо.
Катерина Петровна осторожно перебирала пухлые бумажки. От старости она забывала, что деньги эти вовсе не те, какие были в руках у Насти, и ей казалось, что от денег пахнет Настиными духами.
Как-то, в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада.
Катерина Петровна забеспокоилась, долго обвязывала голову теплым платком, надела старый салоп, впервые за этот год вышла из дому. Шла она медленно, ощупью. От холодного воздуха разболелась голова. Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю. Палые листья мешали идти.
Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:
Но за забором никто не ответил.
– Должно быть, почудилось, – сказала Катерина Петровна и побрела назад.
Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клен. Его она посадила давно, еще девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи.
Катерина Петровна пожалела клен, потрогала шершавый ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.
«Ненаглядная моя, – писала Катерина Петровна. – Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, – смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет – совсем уж не тот, – да я его и не вижу. Нынче осень плохая.
Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».
Манюшка, шмыгая носом, отнесла это письмо на почту, долго засовывала его в почтовый ящик и заглядывала внутрь, – что там? Но внутри ничего не было видно – одна жестяная пустота.
Настя работала секретарем в Союзе художников. Работ«было много, Устройство выставок, конкурсов – все это проходило через ее руки.
Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. Она спрятала его в сумочку, не читая, – решила прочесть после работы. Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет – значит, жива. Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.
После работы Насте надо было пойти в мастерскую молодого скульптора Тимофеева, посмотреть, как он живет, чтобы доложить об этом правлению Союза. Тимофеев жаловался на холод в мастерской и вообще на то, что его затирают и не дают развернуться.
На одной из площадок Настя достала зеркальце, напудрилась и усмехнулась, – сейчас она нравилась самой себе. Художники звали ее Сольвейг за русые волосы и большие холодные глаза.
Открыл сам Тимофеев – маленький, решительный, злой. Он был в пальто. Шею он замотал огромным шарфом, а на его ногах Настя заметила дамские фетровые боты.
– Не раздевайтесь, – буркнул Тимофеев. – А то замерзнете. Прошу!
Он провел Настю по темному коридору, поднялся вверх на несколько ступеней и открыл узкую дверь в мастерскую.
Из мастерской пахнуло чадом. На полу около бочки с мокрой глиной горела керосинка. На станках стояли скульптуры, закрытые сырыми тряпками. За широким окном косо летел снег, заносил туманом Неву, таял в ее темной воде. Ветер посвистывал в рамках и шевелил на полу старые газеты.
– Боже мой, какой холод! – сказала Настя, и ей показалось, что в мастерской еще холоднее от белых мраморных барельефов, в беспорядке развешанных по стенам.
– Вот, полюбуйтесь! – сказал Тимофеев, пододвигая Насте испачканное глиной кресло. – Непонятно, как я еще не издох в этой берлоге. А у Першина в мастерской от калориферов дует теплом, как из Сахары.
– Вы не любите Першина? – осторожно спросила Настя.
– Выскочка! – сердито сказал Тимофеев. – Ремесленник! У его фигур не плечи, а вешалки для пальто. Его колхозница – каменная баба в подоткнутом фартуке. Его рабочий похож на неандертальского человека. Лепит деревянной лопатой.
А хитер, милая моя, хитер, как кардинал!
– Покажите мне вашего Гоголя, – попросила Настя, чтобы переменить разговор.
– Перейдите! – угрюмо приказал скульптор. – Да нет, не туда! Вон в тот угол. Так!
конец ознакомительного фрагмента