Ex. 9.Put the verbs in brackets into Past Indefinite or Present Perfect.
1. When you (to go) to the cinema last? – I’m afraid I (not to be) to the cinema for a few months. 2. I (to make) a report at the seminar on Monday. You (to make) your report yet? 3. Anybody (to see) her today? – Yes, I (to see) her an hour ago. 4. Let’s go home, it (to grow) dark.
5. It (to be) dark when we (to come) home. 6. You ever (to see) any plays by Alby? – Yes, I (to see) one last week. 7. Your brother (to graduate) from the University? – Yes, he (to graduate) in May. 8. I (to pass) my last examination. 9. I (to pass) my English exam last week. 10. Moscow (to change) greatly for the last few years.
11. They (to live) in Canada for a few years and then (to move) to Australia. 12. «You (to make) good progress in your English lately,» said the teacher. 13. It (to rain) every weekend since we arrived here. 14. The boss (to be) away the whole day today. 15. What (to happen) to him? – He (to break) his arm yesterday, that’s why he (not to come) today. 16.
ФИЛЬМ! ПЫТАЕТСЯ ОТСРОЧИТЬ ВЫПЛАТУ ОЧЕРЕДНОГО ДОЛГА БЫВШЕМУ ОДНОКУРСНИКУ! Дети ветра! Новый фильм
When you (to receive) a letter from your uncle last? – I (not to hear) from him since he (to leave) three years ago. 17. He (to be) President of the company ever since its foundation. 18. There (to be) a lot of disasters this year. 19.
The plane (to land)? – Yes, it (to land) just. 20. The postman (to bring) the mail? – Yes, he (to come) while you (to be) asleep as usual. 21. It’s a nice dress. Where you (to buy) it? 22. I (not to hear) what you (to say). 23.
You (to understand) what I (to say)?
Ex. 10. Translate from Russian into English.
1. – Собрание уже началось? – Оно началось полчаса тому назад. 2. Это было давным-давно. Я давно знаю об этом. 3. Я давно видела эту пьесу. Я уже забыла ее. 4. Ты уже перевел текст? – Нет еще. В нем слишком много незнакомых слов.
5. Могу я поговорить с мистером Смитом? – Он только что вышел. 6. Почему вы пропустили занятия по английскому языку в четверг? – Я уезжал в командировку. 7. Вы когда-нибудь бывали в Вашингтоне? – Да, я ездил в Вашингтон пять лет назад. Там проходила конференция по правам человека, и я делал доклад. 8. Где Анна? – Она вышла погулять час назад и еще не вернулась.
9. В библиотеке было много народу, и я решил пойти туда вечером. 10. Я не вижу Лену последнее время. – Я тоже. 11. Где Николай? – Я видел его в библиотеке минут десять назад. 12. Мы не виделись с Виктором с тех пор, как были в театре в последний раз. 13. Когда дети вернулись из школы? – Часа три назад. – Они уже сделали уроки? – Нет еще. Сейчас они отдыхают.
14. Я потерял ключи. Вы их не видели? – Посмотрите на том письменном столе. Там лежат два ключа. 15. Где ты был вчера вечером? – Я ходил навестить своего друга.
Он уж две недели болеет. 16. Раз или два раза в месяц я получаю письма от родителей. Но в прошлом месяце я не получал письма от них и очень волнуюсь. 17. Я никогда не был в Китае, но я был в Японии. В прошлом году я ездил туда в командировку. 18.
Пранк пошёл не по плану
Вы бывали здесь раньше? – Да, я провел здесь свой отпуск в прошлом году. – Вы хорошо провели время? – Да, погода была хорошая, было весело.
Ex. 11. Put the verbs in brackets into the Past Perfect Continuous or the Past Continuous tenses.
1. Jim was on his hands and knees on the floor, he (look) for his pen. 2. When I arrived she (wait) for me. But she looked angry as she (wait) for a very long time. 3. They still (walk) when it started snowing. 4. The children looked tired. They (walk) since early morning. 5. The magnificent car (wait) at the door. It (wait) for two hours. 6. The sun (shine) all day long yesterday.
7. She (cry) for a few minutes more before she could stop. 8. John (drive) the car when the accident happened. 9. The sky (clear) though it (rain) still. 10. The telephone (ring) for a few minutes before somebody picked up the receiver. 11. The children’s hair was wet because they (swim) in the sea. 12.
It was midnight. I (study) for five straight hours. No wonder I was getting tired. 13. At least two hundred people (wait) in line to buy tickets to the game. Some of them (stand) in line for more than four hours. We decided not to try to get tickets for ourselves. 14.
When the newlyweds arrived at the restaurant, their guests (wait) for them. They felt rather hungry because they (wait) long. 15. He came into the kitchen. His parents stopped talking.
They (talk) about him.
Ex. 12.Put the verbs in brackets into the Past Simple, the Past Continuous, the Past Perfect, the Past Perfect Conti nuous tenses.
1. We (talk) for some time when the bell (ring) 2. That day the sun (shine) since morning and the sky (be) blue. 3. They hardly (go) when aunt Julia (wander) slowly into the room. 4. I (tell) him what I (do) and he (tell) me what he (do) in the last three months. 5. They (walk) along the street for half an hour before they (see) a cafe. 6. I (have) breakfast when the telephone (ring).
7. How long you (know) Mike before you (get married)? 8. He scarcely (say) the first words when she (interrupt) him. 9. She (cook) dinner when her husband (return) home. 10. She (cook) dinner for half an hour when she (remember) that she (run out) of bread. 11. She (thank) me for what I (do). 12. The children (clean) the front step for more than an hour before their mother (call) them to dinner.
13. No sooner he (start) to play than one string on the violin (break).14. The front step (look) very clean after the children (scrub) it. 15. The family (watch) TV when I (come) home.
Ex. 13.Put the verbs in brackets into the Past Simple, the Past Continuous, the Past Perfect, the Past Perfect Conti nuous tenses.
1. The train no t yet (arrive), but a lot of people (stand) on the platform. 2. When I (leave) home, the snow already (stop), but an icy wind still (blow). 3. The pain already (go) but the child still (cry). 4. The lesson not yet (begin) and the children (talk) loudly in the corridor. 5. When I (leave) home, it (rain), and as it (rain) since the morning, the fields were quite muddy. 6. Clouds (gather) all day and now rain came down in sheets. 7. When we left home a strong wind (blow), the snow (whirl) in the wind. 8. The postman (to come)? — Yes, he (to come). He (to bring) me a letter which I (expect) for a long time.
9. It (be) nearly eleven o’clock when we (set) off on our four-mile walk home. 10. It (be) nine o’clock when the doctor, having finished his evening meal, (draw) his chair to the fire. 11. He (be) back some two months before I (see) him. 12. Outside it was bitterly cold. All day a freezing wind (blow) off the lake, and since five in the afternoon a fine powder of snow (fall). 13. An hour later it (be) possible to continue our journey.
The blizzard (to die) down and the sky (clear) up and we (set) out.14. We (walk) in silence. He already (tell) me all that (be) interesting about himself, and I (have) nothing to tell him.
Ex. 14. Translate from Russian into English.
1. Летом мы жили на даче, а осенью переехали в город. 2. Вчера я не смотрела телевизор и пропустила очень интересный английский фильм. 3. Когда преподаватель вошел в аудиторию, студенты обсуждали свою летнюю практику на Севере. 4. Когда мы пришли на вокзал, поезд уже прибыл. 5. После завтрака я отправила детей в школу и пошла в магазин. 6. Она дала мне письмо после того, как я назвал себя.
7. Они репетировали пьесу уже две недели, когда ведущая актриса внезапно заболела. 8. Едва он открыл дверь, как она бросилась к нему и стала жаловаться на детей. 9. Он бродил по городу целую неделю до того, как набрел на этот старый дом с садом. 10. После окончания школы она пыталась поступить в Университет, но провалилась.
11. Несколько лет она играла небольшие роли, прежде чем сыграла роль главной героини. 12. Какой-то человек ждал ее внизу. Служанка сказала, что он ждал ее уже около часа.
Ex. 15. Translate from Russian into English.
1.Его телеграмма пришла, когда я выходил из дому. 2. В прошлом году я часто ходил в театр. 3. Вчера я купил часы, так как потерял свои старые. 4. Он кончил свою работу к 7 часам. 5. Когда я пришел, секретарь печатала письма, которые я ей дал накануне. 6. Когда мой сын был болен, доктор приходил к нему каждый день.
7. Моя сестра еще спала, когда я встал, так как она вернулась домой очень поздно. 8. Я очень много читал прошлым летом. 9. Я принимал ванну, когда отключили (cut off) воду. 10. Я вчера читал весь вечер. 11 Она порезала палец, когда резала хлеб. 12. Я провел свой отпуск в одной маленькой деревне на Волге.
Один из моих приятелей посоветовал мне поехать туда. 13. Летом я заходил к ним каждый вечер. 14. Дождь шел с пяти до семи. 15. Я обедал, когда он мне позвонил. 16. На днях я познакомился с одним старым моряком.
Он побывал во многих странах на востоке и западе. Он рассказал мне о многих городах, которые он посетил во время своих многочисленных путешествий. 17. Я возвращался домой довольно поздно. Становилось уже темно, и шел дождь. Я шел быстро, так как я не взял зонтика и боялся промокнуть. Мимо меня проезжали машины.
Вдруг одна из них остановилась возле меня, и кто-то окликнул меня. Я узнал голос своего приятеля, Петра. Он пригласил меня сесть в машину, и через пять минут я был дома. 18. Я пришел домой, поужинал и начал читать газету. Вдруг я вспомнил, что я обещал своему приятелю вернуть ему английский учебник. Он дал его мне на два дня и просил меня вернуть его вовремя.
Я встал, взял учебник и пошел к своему приятелю. 19. Я ждал его около получаса, когда он, наконец, пришел. 20. Мой дед жил в Ленинграде около десяти лет, когда началась война.
21. Когда я пришел, они уже обсуждали этот вопрос больше часа.
Used to и would используются для выражения повторяющихся действий в прошлом
| Для выражения повторяющихся действий или состояний в прошлом употребляется сочетание used to с инфинитивом, при этом оно служит для противопоставления прошлого настоящему. | People used to think that the earth was not round. Раньше люди думали, что земля не круглая. The singer doesn’t sing as he used to any more. Этот певец не поет теперь, как пел раньше. Life in the North now is not so difficult as it used to be. Жизнь на севере сейчас не так трудна, как прежде. |
| Вопросительная и отрицательная формы с used to употребляются довольно редко. | |
| Для выражения повторяющихся действий в прошлом употребляется также сочетание глагола would с инфинитивом без частицыto, которое, в отличие от сочетания с used to, обозначает действие, происходившее время от времени, без противопоставления его настоящему моменту. Would не употребляетсядля выражения состояний в прошлом (т. е. не сочетается с глаголом to be). | She would walk to the station when the weather was fine. Она, бывало, ходила на станцию пешком, когда погода была хорошая. |
Значения, выражаемые used to или would, в русском языке могут передаваться контекстом или такими словами, как бывало, раньше, иногда.
Источник: megalektsii.ru
Телеграмма пришла когда я выходил из дома
Я стал бывать у Волчаниновых. Обыкновенно я сидел на нижней ступени террасы; меня томило недовольство собой, было жаль своей жизни, которая протекала так быстро и неинтересно, и я всё думал о том, как хорошо было бы вырвать из своей груди сердце, которое стало у меня таким тяжелым. А в это время на террасе говорили, слышался шорох платьев, перелистывали книгу.
Я скоро привык к тому, что днем Лида принимала больных, раздавала книжки и часто уходила в деревню с непокрытой головой, под зонтиком, а вечером громко говорила о земстве, о школах. Эта тонкая, красивая, неизменно строгая девушка с маленьким, изящно очерченным ртом, всякий раз, когда начинался деловой разговор, говорила мне сухо: — Это для вас не интересно. Я был ей не симпатичен.
Она не любила меня за то, что я пейзажист и в своих картинах не изображаю народных нужд и что я, как ей казалось, был равнодушен к тому, во что она так крепко верила. Помнится, когда я ехал по берегу Байкала, мне встретилась девушка бурятка, в рубахе и в штанах из синей дабы, верхом на лошади; я спросил у нее, не продаст ли она мне свою трубку, и, пока мы говорили, она с презрением смотрела на мое европейское лицо и на мою шляпу, и в одну минуту ей надоело говорить со мной, она гикнула и поскакала прочь.
И Лида точно так же презирала во мне чужого. Внешним образом она никак не выражала своего нерасположения ко мне, но я чувствовал его и, сидя на нижней ступени террасы, испытывал раздражение и говорил, что лечить мужиков, не будучи врачом, значит обманывать их и что легко быть благодетелем, когда имеешь две тысячи десятин.
А ее сестра, Мисюсь, не имела никаких забот и проводила свою жизнь в полной праздности, как я. Вставши утром, она тотчас же бралась за книгу и читала, сидя на террасе в глубоком кресле, так что ножки ее едва касались земли, или пряталась с книгой в липовой аллее, или шла за ворота в поле. Она читала целый день, с жадностью глядя в книгу, и только потому, что взгляд ее иногда становился усталым, ошеломленным и лицо сильно бледнело, можно было догадаться, как это чтение утомляло ее мозг.
Когда я приходил, она, увидев меня, слегка краснела, оставляла книгу и с оживлением, глядя мне в лицо своими большими глазами, рассказывала о том, что случилось, например, о том, что в людской загорелась сажа, или что работник поймал в пруде большую рыбу. В будни она ходила обыкновенно в светлой рубашечке и в темно-синей юбке.
Мы гуляли вместе, рвали вишни для варенья, катались в лодке, и, когда она прыгала, чтобы достать вишню или работала веслами, сквозь широкие рукава просвечивали ее тонкие, слабые руки. Или я писал этюд, а она стояла возле и смотрела с восхищением. В одно из воскресений, в конце июля, я пришел к Волчаниновым утром, часов в девять.
Я ходил по парку, держась подальше от дома, и отыскивал белые грибы, которых в то лето было очень много, и ставил около них метки, чтобы потом подобрать их вместе с Женей. Дул теплый ветер. Я видел, как Женя и ее мать, обе в светлых праздничных платьях, прошли из церкви домой, и Женя придерживала от ветра шляпу. Потом я слышал, как на террасе пили чай.
Для меня, человека беззаботного, ищущего оправдания для своей постоянной праздности, эти летние праздничные утра в наших усадьбах всегда были необыкновенно привлекательны. Когда зеленый сад, еще влажный от росы, весь сияет от солнца и кажется счастливым, когда около дома пахнет резедой и олеандром, молодежь только что вернулась из церкви и пьет чай в саду, и когда все так мило одеты и веселы, и когда знаешь, что все эти здоровые, сытые, красивые люди весь длинный день ничего не будут делать, то хочется, чтобы вся жизнь была такою.
И теперь я думал то же самое и ходил по саду, готовый ходить так без дела и без цели весь день, все лето. Пришла Женя с корзиной; у нее было такое выражение, как будто она знала или предчувствовала, что найдет меня в саду.
Мы подбирали грибы и говорили, и когда она спрашивала о чем-нибудь, то заходила вперед, чтобы видеть мое лицо. — Вчера у нас в деревне произошло чудо, — сказала она. — Хромая Пелагея была больна целый год, никакие доктора и лекарства не помогали, а вчера старуха пошептала и прошло. — Это не важно, — сказал я. — Не следует искать чудес только около больных и старух. Разве здоровье не чудо?
А сама жизнь? Что не понятно, то и есть чудо. — А вам не страшно то, что не понятно? — Нет. К явлениям, которых я не понимаю, я подхожу бодро и не подчиняюсь им. Я выше их. Человек должен сознавать себя выше львов, тигров, звезд, выше всего в природе, даже выше того, что непонятно и кажется чудесным, иначе он не человек, а мышь, которая всего боится.
Женя думала, что я, как художник, знаю очень многое и могу верно угадывать то, чего не знаю. Ей хотелось, чтобы я ввел ее в область вечного и прекрасного, в этот высший свет, в котором, по ее мнению, я был своим человеком, и она говорила со мной о боге, о вечной жизни, о чудесном.
И я, не допускавший, что я и мое воображение после смерти погибнем навеки, отвечал: «да, люди бессмертны», «да, нас ожидает вечная жизнь». А она слушала, верила и не требовала доказательств. Когда мы шли к дому, она вдруг остановилась и сказала: — Наша Лида замечательный человек. Не правда ли? Я ее горячо люблю и могла бы каждую минуту пожертвовать для нее жизнью.
Но скажите, — Женя дотронулась до моего рукава пальцем, — скажите, почему вы с ней всё спорите? Почему вы раздражены? — Потому что она неправа. Женя отрицательно покачала головой, и слезы показались у нее на глазах. — Как это непонятно! — проговорила она.
В это время Лида только что вернулась откуда-то и, стоя около крыльца с хлыстом в руках, стройная, красивая, освещенная солнцем, приказывала что-то работнику. Торопясь и громко разговаривая, она приняла двух-трех больных, потом с деловым, озабоченным видом ходила по комнатам, отворяя то один шкап, то другой, уходила в мезонин; ее долго искали и звали обедать, и пришла она, когда мы уже съели суп.
Все эти мелкие подробности я почему-то помню и люблю, и весь этот день живо помню, хотя не произошло ничего особенного. После обеда Женя читала, лежа в глубоком кресле, а я сидел на нижней ступени террасы. Мы молчали. Всё небо заволокло облаками, и стал накрапывать редкий, мелкий дождь. Было жарко, ветер давно уже стих, и казалось, что этот день никогда не кончится.
К нам на террасу вышла Екатерина Павловна, заспанная, с веером. — О, мама, — сказала Женя, целуя у нее руку, — тебе вредно спать днем. Они обожали друг друга. Когда одна уходила в сад, то другая уже стояла на террасе и, глядя на деревья, окликала: «ау, Женя!» или: «мамочка, где ты?» Они всегда вместе молились и обе одинаково верили, и хорошо понимали друг друга, даже когда молчали.
И к людям они относились одинаково. Екатерина Павловна также скоро привыкла и привязалась ко мне, и когда я не появлялся два-три дня, присылала узнать, здоров ли я. На мои этюды она смотрела тоже с восхищением, и с такою же болтливостью и так же откровенно, как Мисюсь, рассказывала мне, что случилось, и часто поверяла мне свои домашние тайны.
Она благоговела перед своей старшей дочерью. Лида никогда не ласкалась, говорила только о серьезном; она жила своею особенною жизнью и для матери и для сестры была такою же священной, немного загадочной особой, как для матросов адмирал, который всё сидит у себя в каюте. — Наша Лида замечательный человек, — говорила часто мать. — Не правда ли?
И теперь, пока накрапывал дождь, мы говорили о Лиде. — Она замечательный человек, — сказала мать и прибавила вполголоса тоном заговорщицы, испуганно оглядываясь: — Таких днем с огнем поискать, хотя, знаете ли, я начинаю немножко беспокоиться. Школа, аптечки, книжки — всё это хорошо, но зачем крайности? Ведь ей уже двадцать четвертый год, пора о себе серьезно подумать.
Этак за книжками и аптечками и не увидишь, как жизнь пройдет. Замуж нужно. Женя, бледная от чтения, с помятою прической, приподняла голову и сказала как бы про себя, глядя на мать: — Мамочка, всё зависит от воли божией! И опять погрузилась в чтение. Пришел Белокуров в поддевке и в вышитой сорочке.
Мы играли в крокет и lawn-tennis, потом, когда потемнело, долго ужинали, и Лида опять говорила о школах и о Балагине, который забрал в свои руки весь уезд. Уходя в этот вечер от Волчаниновых, я уносил впечатление длинного-длинного, праздного дня, с грустным сознанием, что всё кончается на этом свете, как бы ни было длинно.
Нас до ворот провожала Женя, и оттого, быть может, что она провела со мной весь день от утра до вечера, я почувствовал, что без нее мне как будто скучно и что вся эта милая семья близка мне; и в первый раз за всё лето мне захотелось писать. — Скажите, отчего вы живете так скучно, так не колоритно? — спросил я у Белокурова, идя с ним домой. — Моя жизнь скучна, тяжела, однообразна, потому что я художник, я странный человек, я издерган с юных дней завистью, недовольством собой, неверием в свое дело, я всегда беден, я бродяга, но вы-то, вы, здоровый, нормальный человек, помещик, барин, — отчего вы живете так неинтересно, так мало берете от жизни? Отчего, например, вы до сих пор не влюбились в Лиду или Женю? — Вы забываете, что я люблю другую женщину, — ответил Белокуров.
Это он говорил про свою подругу, Любовь Ивановну, жившую с ним вместе во флигеле. Я каждый день видел, как эта дама, очень полная, пухлая, важная, похожая на откормленную гусыню, гуляла по саду, в русском костюме с бусами, всегда под зонтиком, и прислуга то и дело звала ее то кушать, то чай пить.
Года три назад она наняла один из флигелей под дачу, да так и осталась жить у Белокурова, по-видимому, навсегда. Она была старше его лет на десять и управляла им строго, так что, отлучаясь из дому, он должен был спрашивать у нее позволения. Она часто рыдала мужским голосом, и тогда я посылал сказать ей, что если она не перестанет, то я съеду с квартиры; и она переставала.
Когда мы пришли домой, Белокуров сел на диван и нахмурился в раздумье, а я стал ходить по зале, испытывая тихое волнение, точно влюбленный. Мне хотелось говорить про Волчаниновых. — Лида может полюбить только земца, увлеченного так же, как она, больницами и школами, — сказал я. — О, ради такой девушки можно не только стать земцем, но даже истаскать, как в сказке, железные башмаки.
А Мисюсь? Какая прелесть эта Мисюсь! Белокуров длинно, растягивая «э-э-э-э. », заговорил о болезни века — пессимизме. Говорил он уверенно и таким тоном, как будто я спорил с ним.
Сотни верст пустынной, однообразной, выгоревшей степи не могут нагнать такого уныния, как один человек, когда он сидит, говорит и неизвестно, когда он уйдет. — Дело не в пессимизме и не в оптимизме, — сказал я раздраженно, — а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума. Белокуров принял это на свой счет, обиделся и ушел.
Источник: ilibrary.ru
ЗАРУБКИ НА СЕРДЦЕ
Читатели часто спрашивают людей пишущих, каким образом и долго ли они собирают материал для своих книг. И обыкновенно очень удивляются, когда им отвечают, что никакого нарочитого собирания материала нет и не бывает.
Сказанное выше не относится, конечно, к изучению материала научного и познавательного, необходимого писателю для той или иной книги. Речь идет только о наблюдениях живой жизни.
Жизненный материал – все то, что Достоевский называл «подробностями текущей жизни», – не изучают. Просто писатели живут, если можно так выразиться, внутри этого материала – живут, страдают, думают, радуются, участвуют в больших и малых событиях, и каждый день жизни оставляет, конечно, в их памяти и сердце свои заметы и свои зарубки.
Необходимо, чтобы у читателей (а кстати, и у иных молодых писателей) исчезло представление о писателе как о человеке, бродящем повсюду с неизменной записной книжкой в руках, как о профессиональном «записывателе» и соглядатае жизни.
Тот, кто будет заставлять себя накапливать наблюдения и носиться со своими записями («как бы чего не забыть»), конечно, наберет без разбору груды наблюдений, но они будут мертвыми. Иначе говоря, если эти наблюдения перенести из записной книжки в ткань живой прозы, то почти всегда они будут терять свою выразительность и выглядеть чужеродными кусками.
Никогда нельзя думать, что вот этот куст рябины или вот этот седой барабанщик в оркестре понадобятся мне когда-нибудь для рассказа и потому я должен особенно пристально, даже несколько искусственно, их наблюдать. Наблюдать, так сказать, «по долгу службы», из чисто деловых побуждений.
Никогда не следует насильственно втискивать в прозу хотя бы и очень удачные наблюдения. Когда понадобится, они сами войдут в нее и станут на место. Писатель часто бывает удивлен, когда какой-нибудь давно и начисто позабытый случай или какая-нибудь подробность вдруг расцветают в его памяти именно тогда, когда они бывают необходимы для работы.
Одна из основ писательства – хорошая память.
Может быть, все эти мысли станут яснее, если я расскажу о том, как был написан мною рассказ «Телеграмма».
Я поселился поздней осенью в деревне под Рязанью, в усадьбе известного в свое время гравера Пожалостина. Там одиноко доживала свой век дряхлая ласковая старушка – дочь Пожалостина, Катерина
Ивановна. Единственная ее дочь Настя жила в Ленинграде и совсем позабыла о матери – она только раз в два месяца присылала Катерине Ивановне деньги.
Я занял одну комнату в гулком, большом доме с почернелыми бревенчатыми стенами. Старушка жила на другой половине. К ней надо было проходить через пустые сени и несколько комнат со скрипучими, пыльными половицами.
Кроме старушки и меня, в доме больше никто не жил. Дом этот считался мемориальным.
Позади двора с обветшалыми службами шумел на ветру большой и такой же запущенный, как и дом, сырой и озябший сад.
Я приехал работать и первое время писал у себя в комнате с утра до темноты. Темнело рано. В пять часов надо было уже зажигать старую керосиновую лампу с абажуром в виде тюльпана из матового стекла.
Но потом я перенес работу на вечер. Было жаль просиживать немногие дневные часы в комнате, когда я мог в это время бродить по лесам и лугам, уже готовым к приходу зимы.
Я бродил подолгу и видел много примет осени. По утрам в лужах под стеклянной коркой льда были видны пузыри воздуха. Иногда в таком пузыре лежал, как в полом хрустальном шаре, багровый или лимонный лист осины или березы. Мне нравилось разбивать лед, доставать эти замерзшие листья и приносить их домой. Скоро у меня на подоконнике собралась целая куча таких листьев.
Они отогрелись, и от них тянуло запахом спирта.
Лучше всего было в лесах. По лугам дул ветер, а в лесах стояла похрустывающая ледком сумрачная тишина. Может быть, в лесах было особенно тихо от темных облаков. Они так низко нависали над землей, что кроны сосен закутывались подчас туманом.
Иногда я ходил удить рыбу на протоки Оки. Там в зарослях от терпкого запаха ивовых листьев как будто сводило кожу на лице. Вода была черная, с глухим зеленоватым отливом. Рыба брала по осени редко и осторожно.
А потом полили дожди, растрепали сад, прибили к земле почернелую траву. В воздухе запахло водянистым снегом.
Много было примет осени, но я не старался запоминать их. Одно я знал твердо – что никогда не забуду этой осенней горечи, чудесным образом соединенной с легкостью на душе и простыми мыслями.
Чем угрюмее были тучи, волочившие по земле мокрые, обтрепанные подолы, чем холоднее дожди, тем свежее становилось на сердце, тем легче, как бы сами по себе, ложились на бумагу слова.
Важно было ощущение осени, тот строй чувств и мыслей, какой она вызывала. А все, что называется материалом, -люди, события, отдельные частности и подробности, -это, как я знал по опыту, надежно спрятано до поры до времени где-то внутри этого ощущения осени. И как только я вернусь к этому ощущению в каком-нибудь рассказе, то все это тотчас появится в памяти и перейдет на бумагу.
Я не изучал тот старый дом, где жил, как материал для рассказа. Я просто полюбил его за угрюмость и тишину, за бестолковый стук ходиков, постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах (их осталось очень мало, так как почти все гравюры у Катерины Ивановны забрал областной музей): «Автопортрет» Брюллова, «Несение креста», «Птицелов» Перова и портрет Полины Виардо.
Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза.
Все вещи – диваны, столы и стулья – были сделаны из светлого дерева, блестели от времени и пахли кипарисом, как иконы.
В доме было много смешных вещей: медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках «Париж», запыленный букетик камелий, сделанный из воска (он висел на огромном заржавленном костыле), круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки.
Было три толстых календаря – за 1848, 1850 и 1852 годы. Там в списках придворных дам я нашел Наталью Николаевну Ланскую – жену Пушкина и Елизавету Ксаверьевну Воронцову – женщину, связанную с Пушкиным любовью. И почему-то мне стало грустно от этого. До сих пор не понимаю – почему? Может быть, оттого, что в доме было мертвенно тихо. Далеко на Оке, около Кузьминского шлюза, кричал пароход, и неотступно вспоминались стихи:
Ненастный день потух. Ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой.
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла.
По вечерам я приходил к Катерине Ивановне пить чай.
Она сама уже плохо видела, и к ней прибегала раза два-три за день для всяких мелких хозяйственных поделок соседская девочка Нюрка, по характеру своему угрюмая и всем недовольная.
Нюрка ставила самовар и пила с нами чай, громко высасывая его из блюдечка. На все тихие речи Катерины Ивановны Нюрка отзывалась только одними словами:
– Ну вот еще! Чего выдумали!
Я ее стыдил, но она и мне говорила:
– Ну вот еще! Будто я ничего не понимаю, будто я совсем серая!
Но на деле Нюрка, пожалуй, единственная любила Катерину Ивановну. И вовсе не за то, что иногда Катерина Ивановна дарила ей то старую бархатную шляпу с чучелом птицы колибри, то стеклярусовую наколку или желтое от времени кружевце.
Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Она рассказывала мне об этом, а Нюрка говорила:
– Ну вот еще! Чего выдумали! Но Нюрка долго не засиживалась и уходила домой укладывать спать «своих младшеньких».
Катерина Ивановна никогда не выпускала из рук старенькую атласную сумочку. Там у нее хранились все ее богатства: письма Насти, скудные деньги, паспорт, фотография той же Насти – красивой женщины с тонкими изломанными бровями и затуманенным взглядом – и пожелтевшая фотография самой Катерины Ивановны, когда она была еще девушкой, – воплощение нежности и чистоты.
Катерина Ивановна никогда ни на что не жаловалась, кроме как на старческую слабость. Но я знал от соседей и от бестолкового доброго старика Ивана Дмитриевича, сторожа при пожарном сарае, что у Катерины Ивановны – не жизнь, а одно горе горькое. Настя вот уже четвертый год как не приезжает, забыла, значит, мать, а дни у Катерины Ивановны считанные. Неровен час, так и умрет она, не повидав дочери, не приласкав ее, не погладив ее русые волосы «очаровательной красоты» (так говорила о них Катерина Ивановна).
Настя присылала Катерине Ивановне деньги, но и то бывало с перерывами. Как Катерина Ивановна жила во время этих перерывов – никому не известно.
Однажды Катерина Ивановна попросила меня проводить ее в сад, – в нем она не была с ранней весны, все не пускала слабость.
– Дорогой мой, – сказала Катерина Ивановна, – уж вы не взыщите с меня, со старой. Хочется мне напоследок посмотреть сад. В нем я еще девушкой зачитывалась Тургеневым. Да и кое-какие деревья я посадила сама.
Она одевалась очень долго. Надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка.
Уже вечерело. Сад облетел. Палые листья мешали идти. Они громко трещали и шевелились под ногами. На зеленеющей заре зажглась звезда.
Далеко над лесом висел серп месяца.
Катерина Ивановна остановилась около обветренной липы, оперлась о нее рукой и заплакала.
Я крепко держал ее, чтобы она не упала. Плакала она, как очень старые люди, не стыдясь своих слез.
– Не дай вам бог, родной мой, – сказала она мне, – дожить до такой одинокой старости! Не дай вам бог!
Я осторожно повел ее домой и подумал: как бы я был счастлив, если бы у меня была такая мать!
Вечером Катерина Ивановна дала мне почитать связку желтых от старости писем, оставшихся от отца.
Там были письма художника Крамского и гравера Иордана из Рима. Иордан писал о своей дружбе со знаменитым датским скульптором Торвальдсеном, об удивительных мраморных статуях Латерана.
Я читал эти письма, как всегда, ночью. Ветер проносился за стеной, шумел в мокрых голых кустах, и лампа потрескивала, как бы разговаривая от скуки сама с собой. Почему-то странно и хорошо было читать эти письма из Рима именно здесь, в ненастную ночь, слушая, как колхозный сторож стучит у околицы в колотушку.
Тогда я заинтересовался Торвальдсеном, достал потом в Москве все, что можно было прочесть о нем, узнал о его дружбе со сказочником Христианом Андерсеном и несколько лет спустя написал об Андерсене рассказ. Этим рассказом я тоже был обязан старому деревенскому дому.
А еще через несколько дней Катерина Ивановна слегла и уже не вставала. У нее ничего не болело. Жаловалась она только на усталость.
Я послал телеграмму Насте в Ленинград. Нюрка перебралась в комнату Катерины Ивановны, чтобы на всякий случай быть ближе.
Однажды ночью Нюрка сильно застучала ко мне в стенку и крикнула испуганным голосом:
– Идите! Бабка помирает!
Катерина Ивановна лежала без сознания и только чуть заметно дышала. Я попробовал пульс – он не бился, а тихо дрожал, тоненький, как паутина.
Я оделся, зажег фонарь и пошел в сельскую больницу за доктором. Больница была далеко в лесу. Черный ветер нес с порубки запах опилок. Была поздняя ночь, даже не лаяли собаки.
Врач впрыснул Катерине Ивановне камфору, повздыхал и ушел, сказав напоследок, что это агония, но длиться она будет долго, потому что у Катерины Ивановны хорошее сердце.
Умерла Катерина Ивановна к утру. Мне пришлось закрыть ей глаза. Я, должно быть, никогда не забуду, как я осторожно прижал ее полузакрытые веки и неожиданно из-под них скатилась тусклая слеза.
Нюрка, задыхаясь от плача, дала мне помятый конверт и сказала:
– Тут Катерина Ивановна велела, в чем ее хоронить.
Я вскрыл конверт, прочел несколько слов, написанных дрожащей старческой рукой, – приказ о том, что на нее надеть после смерти, – и отдал записку женщинам, что пришли утром прибрать Катерину Ивановну в последний ее путь.
Потом я пошел на кладбище выбрать место для могилы, а когда вернулся, Катерина Ивановна уже лежала прибранная на столе, и я остановился, пораженный.
Она лежала тоненькая, как девушка, в старинном бальном платье золотистого цвета, со шлейфом. Шлейф был свободно обернут вокруг ее ног. Из-под него были видны маленькие черные замшевые туфли. На руках, державших свечу, были туго натянуты до локтя белые лайковые перчатки. Букет из шелковых алых роз был приколот к ее корсажу.
Лицо было закрыто фатой, и если бы не сухие, сморщенные локти, видневшиеся между рукавом и краем белых перчаток, то можно было бы подумать, что это лежит молодая и стройная женщина.
Настя опоздала на три дня и приехала уже после похорон.
Все рассказанное выше – это и есть тот писательский житейский материал, из которого рождается проза.
Характерно, что все обстоятельства, все подробности, самая обстановка деревенского дома и осени – все это было в полном соответствии с состоянием Катерины Ивановны, с той тяжелой душевной драмой, какую она переживала в последние свои дни.
Источник: thelib.ru